Прочитав в книжке-каталоге все, что говорилось там о холодноводных растениях, живущих в наших водоемах, я отыскал и такой рассказ-описание:

«Кладофора. Пресноводная озерная водоросль, имеющая вид прелестного, темно-зеленого бархатного шара. Растет шар снаружи очень медленно, а постепенно отмирающие внутренние части его образуют полость. Большая поверхность шара, составленного из тончайших нитей, в изобилии собирает на себя грязь, скопляющуюся в аквариуме, очищая таким образом воду. Периодически шар следует из аквариума вынимать и промывать. Условия образования этой водоросли, содержание и уход за ней в аквариуме мало изучены».

Конечно, эта таинственная водоросль меня заинтересовала: а вдруг я первым узнаю, как ухаживать за ней, как она растет? И конечно, почти тут же я отправился на поиски малоизученного растения, имеющего вид прелестного, темно-зеленого бархатного шара. Но сколько я ни искал этот прелестный бархатный шар, найти его, увы, нигде не мог. И только много лет спустя, уже взрослым человеком, встретил я это водное растение — кладофору, эту удивительную водоросль-шар, которая имеет обыкновение всплывать летом в полуденные часы к поверхности водоема, в котором она живет.

А происходит это так. Шар-кладофора к полудню покрывается многочисленными пузырьками воздуха, который выделяется при фотосинтезе (помните — на свету растения поглощают углекислый газ и выделяют кислород). Эти-то пузырьки воздуха и увлекают бархатный шар к поверхности. Представьте себе: на поверхности глухого лесного озера вдруг всплывают один за другим большие круглые предметы, будто поросшие зеленым мхом. Конечно, все это выглядит очень таинственно. Поэтому и были сложены о кладофоре разные легенды. В них шары-кладофоры — это головы водяных, хозяев лесных озер. А М. М. Пришвин назвал кладофору, которую он разыскал, «круглым зеленым удивительным сердцем Земли«.

Кладофора шаровидная (Cladophora aegagrophila)

Конечно, кладофора удивительное растение. Удивительна его форма. Удивляет всплытие этих шаров днем и погружение обратно в воду к ночи, когда становится темно и растение прекращает выделять кислород. У меня в аквариуме кладофора живет уже несколько лет. Сначала она заметно росла, а потом будто бы прекратила расти. Я достал ее из аквариума, попробовал сжать, как обычно сжимают кладофору, чтобы удалить из нее воду во время промывки, и она вдруг стала расползаться под моими пальцами, хотя до этого была упруга, как губка.

Что делать? Может быть, моя кладофора погибла? Какая-то смутная догадка, что кладофора не погибла, остановила меня, и я вернул расползшиеся кусочки, что остались от недавнего бархатного шара, обратно в аквариум. Гуппи, жившие у меня в аквариуме, тут же принялись щипать эти кусочки и таскать их по аквариуму. Но потом успокоились. Прошло время, и я обнаружил, что те самые кусочки, на которые расползся мой шар, вовсе не собираются гнить — они не потеряли цвет, и даже больше, каждый из кусочков стал плотнее и как будто увеличился в размере. Прошло еще время, и я смог убедиться: в моем аквариуме появились новые кладофоры-шарики. Правда, они еще не все приобрели форму правильного шара, не все стали такими же упругими, как тот первый шар, давший им жизнь, но я уже не сомневаюсь: все они растут и здравствуют.

И если вам посчастливится отыскать такое удивительное растение (а шар кладофоры — это колония водорослей), принесите его домой, слегка сожмите рукой, чтобы из шарика вышел воздух, и опустите на дно аквариума на хорошо освещенное место. Я даю вам слово, ваш аквариум станет еще красивее, а вам самим представится возможность понаблюдать за очень интересным растением, тайны которого еще далеко не открыты.

Кладофоры живут и в северных, и в южных водах, поэтому они украсят аквариум и для тепловодных, и для холодноводных рыбок.

В аквариуме кладофора может достигнуть в диаметре десяти сантиметров.

О том, что кладофору надо периодически вынимать из аквариума и промывать, вы уже читали.

Литературе: Онегов А. Школа юннатов. Живой уголок/Худож. В. Радаев, В. Храмов. — М.: Дет. лит., 1990. — 271 с.: ил.

Коллективное бродяжничество в поисках изобилия корма составляет основу жизненного уклада розовых скворцов. Эти птицы ни при каких обстоятельствах не желают расставаться с коллективом. Круглый год они живут крупными и сплоченными стаями, а в гнездовую пору поселяются громадными колониями. Стаи прожорливых птиц, затмевающие небо, всякий раз появляются внезапно и к ужасу садоводов розовым смерчем обрушиваются на поспевающие тутовник, черешню, вишню и виноград.

Покончив с урожаем, стаи взлетают и, покружив над опустошенными садами, исчезают в голубой дали. Весенний рацион скворцов имеет свои особенности. Птицы оседают на гнездовье лишь после того, как найдут место с массовым выплодом саранчи или других прямокрылых. Под колонию они занимают любое массивное нагромождение камней и обломков скал, в пустотах между которыми и прячут гнезда. Подросшие птенцы розового скворца устремляются к любой взрослой птице, оказавшейся поблизости с кормом. Среди постоянных толчеи и сумятицы, царящих в колонии, родители без разбора кормят и своих, и соседских птенцов. Выкормили птенцов — и снова в путь. На будущий год их здесь уже не встретишь.

• Количество гнезд в колониях розовых скворцов чаще всего исчисляется тысячами. Взрослый скворец в день съедает примерно 200 г саранчи, а колонии в 10 000 пар с потомством ее потребуется за месяц не менее 108 т.
• Розовые скворцы строят гнезда в виде массивных, неаккуратно свитых чаш с мелким лотком. Некоторые постройки лишь слегка прикрыты сверху камнем. Соседние гнезда часто соприкасаются стенками. На площадке в 25 м2 насчитывали до двадцати гнезд.

Остатки рыб, преимущественно в виде обломков чешуи и шипов, известны лишь с позднего силура. В отложениях нижнего девона обнаружены остатки уже нескольких, довольно четко различимых групп рыб. Поэтому можно определенно говорить о том, что становление надкласса рыб — появление наиболее примитивных рыб и их дивергенция — происходили в начале — середине силура. Считают, что возникновение рыб шло в пресноводных водоемах, и лишь позднее разные группы рыб независимо и многократно проникали в моря, а некоторые потом вновь распространялись по пресным водоемам. Пресноводное происхождение рыб подтверждается палеонтологическими данными.

Скудность и плохая сохранность ископаемых остатков рыб не позволяют проследить пути возникновения отдельных групп. Наряду с неполнотой палеонтологической летописи этот анализ затруднен и тем, что за столь длительный период (400 -450 млн. лет) эволюция рыб протекала сложными путями: возникали многочисленные группы, часть которых впоследствии вымерла; в ряде случаев эволюция шла конвергентным путем: приспосабливаясь к жизни в сходных местообитаниях, далеко отстоящие друг от друга группы вырабатывали сходные приспособления и их морфофизиологические особенности вторично сближались. Все это затрудняет выяснение хода эволюции рыб и усложняет разработку их системы.

Предполагается, что рыбы обособились отживших в пресных водоемах примитивных птераспидоморф (Pteraspidomorphi; разнощитковые бесчелюстные), видимо, в начале силура. От первичных, пока неизвестных примитивных челюстноротых произошли две группы: панцирные и челюстножаберные; их рассматривают как самостоятельные классы.

Класс панцирные рыбы — Placodermi объединяет мелких и крупных рыб (некоторые достигали 6 м); их голова и передняя часть туловища были покрыты сложным панцирем из костных пластин.

Задняя часть тела покрыта чешуей или оставалась голой; массивные челюсти нередко окостеневали. Грудные плавники обычного типа либо они были покрыты костными щитками, подвижно сочлененными с панцирем тела. У части видов имелись брюшные плавники. В образующемся позвоночнике развивались дуги позвонков, а их тел, видимо, еще не было. Жаберные щели прикрывал отросток головного панциря. Эти рыбы жили в реках, но в середине девона появились и морские формы. Вероятно, питались беспозвоночными. Полностью вымерли к концу девона — началу каменноугольного периода.

Близкие к панцирным рыбам челюстножаберные рыбы (кл. Aphetohyoidi, или Acanthodii) имели мелкие и средние размеры и веретенообразное тело. Видимо, жили в реках с быстрым течением и отличались более высокой подвижностью. Голова и тело были покрыты костными пластинками и многочисленными чешуями, напоминающими ганоидные чешуи некоторых костных рыб. Череп хрящевой, иногда частично окостеневал. Челюстная дуга напоминала по своему строению лежащие за ней жаберные дуги и отличалась лишь большей массивностью; верхняя челюсть состояла из двух-трех элементов, нижняя — из одного-двух. Жаберные щели, видимо, открывались наружу самостоятельными отверстиями, но у части видов развивались жаберные крышки; сохранялась жаберная щель между челюстной и подъязычной дугами. Хорошо развитые парные и непарные плавники поддерживались мощными костными шипами. У части видов между крупными грудными и брюшными плавниками располагалось до шести пар маленьких плавничков или парных шипов. Эту особенность обычно рассматривают как свидетельство возникновения парных плавников путем частичной редукции участков прежде сплошных парных плавниковых складок, аналогичных метаплевральным складкам бесчерепных. Скелет парных плавников и их поясов, вероятно, был схож со скелетом современных хрящевых рыб.

В середине девона представители этого класса распространились и по морям; к середине пермского периода они вымерли. Вероятно, от каких-то примитивных челюстножаберных в начале девона обособились хрящевые рыбы (кл. Chondrichthyes), а другая группа примитивных челюстножаберных, может быть, еще в конце силура дала начало костным рыбам (кл. Osteichthyes). Можно предположить, что обитание в реках с быстрым течением способствовало формированию костного скелета, что не только обеспечило большее разнообразие движений, но создало возможность опоры плавников на грунт.

В отложениях среднего девона встречаются зубы и, реже, отпечатки тела акулоподобных хрящевых рыб Cladoselachii. Вероятно, большинство видов этой группы жили уже в морях. Это рыбы мелких и средних размеров (длиной немногим более метра) со стройным веретенообразным телом, с мощным гетероцеркальным хвостом. Их парные плавники, как и у челюстножаберных, прикреплялись к телу широким основанием; грудные плавники были крупнее брюшных, тело покрывала плакоидная чешуя. Скелет хрящевой; тел позвонков не было. Верхняя и нижняя челюсти состояли из отдельных элементов, но поддерживались подъязычной дугой. Жаберных дуг более пяти. Рот находился почти на конце морды; хорошо развиты крупные глаза. Эта группа вымерла к концу каменноугольного периода. Вероятно, в середине девона от примитивных пресноводных кладоселахий обособляются акулоподобные — Xenacanthida (Pleuracanthodii) — рыбы длиной до 1 м, со стройным телом, удлиненным спинным плавником и дифицекальным хвостом. Скелет грудных плавников образован центральной осью с расположенными по бокам радиалиями (бисериальный); брюшные плавники моносериальные, у самцов в них обособляются птеригоподии (совокупительные органы). Скелет хрящевой, иногда частично обызвествлявшнися, тел позвонков не было. Остатки этих рыб обычны в отложениях пресноводных водоемов каменноугольного периода и нижней перми. Видимо, были активными хищниками, питавшимися мелкими рыбами. К концу перми они вымерли, и с этих пор акулоподобные рыбы в пресных водоемах практически не встречаются.

Видимо, к середине девона от каких-то морских примитивных кладоселахий обособляются настоящие акуловые рыбы — пластиножаберные — Elasmobranchii. Они сохраняют часть черт своих предков (например, плакоидную чешую), но приобретают ряд новых признаков: дифференцируется скелет плавников; у самцов участок брюшного плавника преобразуется в совокупительный орган — птеригоподии; появляются наряду с верхними дугами хрящевые тела позвонков; верхняя и нижняя челюсти состоят каждая из одного парного элемента; челюстная дуга укрепляется на мозговом черепе амфистилически или, позже, гиостилически; усложняется строение зубов. Эти рыбы жили в морях, питаясь различными беспозвоночными, а с появлением там разнообразных костных рыб — и рыбами. Видимо, в юрский период начинается дифференцировка пластиножаберных рыб на две группы: акул (Selachomorpha) и скатов (Batomorpha). Представители некоторых семейств, возникших еще в юре, встречаются и сейчас, остальные ныне существующие семейства сформировались к концу мезозойской эры.

С конца девона и особенно в каменноугольном периоде встречаются остатки морских придонных рыб, питавшихся преимущественно моллюсками. Они имели уплощенное тело и большие грудные плавники. Верхняя челюсть прирастала к мозговому черепу (аутостилия); губы уплощенные, плотно прилегали друг к другу или сливались в крепкие костные пластинки, что помогало разрушать раковины моллюсков. Этих рыб объединяют в группу Bradyodonti. Полагают, что они обособились от каких-то примитивных акулообразных рыб (высказывалось предположение, что это древняя самостоятельная ветвь рыб). В пермском периоде брадиодонты вымирают, но с конца триаса начинают встречаться остатки глубоководных морских цельноголовых рыб, или химер, — Chiraaeriforraes. Их считают потомками брадиодонтов, объединяя обе группы в подкласс Holocephali.

Выше уже говорилось, что от какой-то примитивной группы челюстножаберных рыб, возможно, уже в конце силура обособились костные рыбы (класс Osteichthyes). Отсутствие достоверных палеонтологических остатков не позволяет проследить начальные этапы их эволюции. В девоне встречаются представители обоих достаточно четко обособленных подклассов костных рыб: лопастеперые — Sacropterygii (нижний девон) и лучеперые — Actinopterygii (средний девон). Оба подкласса, видимо, имели общих или близких предков.

Дерматит — это воспалительные заболевания кожи.

При антисанитарных условиях содержания канареек, волнистых попугайчиков, снегирей, чижей и других птиц, когда у них подолгу не убирают в клетке, на конце пальцев их ног, иногда только на коготках, образуются шарики.

Шарики эти плотные, состоят обычно из помета, песка и корма и мешают птице передвигаться, нормально сидеть на жердочке.

Под такими шариками или рядом с ними может возникнуть дерматит. Через поврежденную кожу проникают болезнетворные микробы, и кожа пальцев становится покрасневшей, пальцы отекают, температура их повышается.

 Птица испытывает боль и поднимает лапку вверх, держит ее у тела.

У скворцов и у других насекомоядных птиц дерматит может развиться, когда им постоянно дают мучных червей. Дерматит у птиц возникает также при недостатке в корме витаминов, цинка.

Лечение. Шарики, образующиеся на лапах птиц, срывать нельзя. Лапы опускают в теплую воду и держат там, пока шарики не размокнут. После этого лапы опускают ненадолго в теплый настой календулы, ромашки. Затем, когда они высохнут, их смазывают 3% раствором мумиё.

 Обработку им проводят, пока дерматит не пройдет.

Из рационов насекомоядных птиц исключают мучных червей, Птицам дают корм, содержащий много витаминов, макро— и микроэлементов.

Бывают такие драмы на нерестилищах: пока взрослые полноценные «кавалеры» конфликтуют из-за «дамы», ловкий и плутоватый карлик-мужичок овладевает ее сердцем. Мальки от этого брака выйдут нормальные, и рыба нормальной вырастет… Но интереснее всего то, что этот карлик, исполнив свой долг, и не думает погибать! Он намерен долго жить и принимать участие в последующих нерестах тоже рассчитывает!

И тут возникает еще один вопрос: разве для тех особей, которые случайно не пошли в море и стали карликами, генетические часы, определяющие видовую продолжительность жизни, не бьют смертный час? Или выходят из строя? А может, не включается генетическое реле времени?.. Несомненно, кто-то когда-то это выяснит. Однако и после разгадки этой тайны новым поколениям еще надолго хватит загадок, которыми полна биология лососевых. Всегда у природы будет достаточно таких ларчиков, к которым необходимо подбирать ключи, отчего жизнь приобретает особый смысл и содержание.

Но вот еще что интересно. В некоторых сахалинских и японских речках кроме карликовых самцов симы живут и карликовые самки. Они заметно крупнее: в длину 30-40 сантиметров. Но после нереста, отложив икру, умирают.

Все это волнует, но в данный момент нам важнее уберечь рыбака-удильщика от крупного конфуза. Наловил он, например, в горной речке полтора десятка пеструшек, не ведая, что это та же сима, только молодая. И напоролся на инспекцию… Придется ему выплачивать штраф в сумме 450 рублей — по 30 рублей за рыбку. И никакие адвокаты не помогут, потому что закон есть закон, а каждый уважающий себя рыбак его знать должен. И рыб знать должен хорошо.

Куда проще: выкупи лицензию и лови ту же симу, но подошедшую к берегам моря — крупную, красивую, во всех отношениях дорогую. А как хорошо берет блесну сима-серебрянка перед входом в речку! Со спиннинга, дорожки!.. Как отчаянно мечется на крючке и как долго не поддается! Какое это наслаждение — вываживать красивого и сильного лосося!

Этим тихоокеанским проходным лососям нет цены, для людей они — великий дар природы. Захода их в Амур терпеливо ждали еще древние аборигены, потому что с появлением гонцов симы и горбуши, а вскоре и летней кеты приходило изобилие сытной вкусной пищи. Не только ели до отвала, но и про запас сушили для себя и собак. Икру за неимением соли обычно выбрасывали.

С присоединением Приамурья к России появилась соль, а к концу прошлого века стало возможным готовить красную рыбу впрок, и с тех пор она здесь в ранге отличного продукта и дорогого товара, пищевого ресурса высокого достоинства. Деликатесного. В свежем виде, в консервированном. Соленом, копченом, вяленом… Красная икра, кета и сима семужного посола, балыки, теша. Холодные и горячие копчености…

Остается сожалеть, что запасы этих рыб изменяются обратно пропорционально росту наших знаний о них, н-шему умению учитывать и прогнозировать размеры стад.

И в самом деле. В начале XX века на Амуре добывали до миллиона учитываемых центнеров лососевых за сезон, а сколько еще бралось индивидуальными рыбаками! В 1910 году одной кеты выловили свыше 30 миллионов штук! В газетах того времени никого не удивляли такие корреспонденции: «Из Николаевска-на-Амуре сообщают, что местный рынок завален рыбой и икрой. Свежая кета продается по 2-3 копейки за фунт…» («Амурская жизнь», 10 декабря 1918 г.). Пуд кеты стоил рубль, пуд красной икры — два пятьдесят…

Кунджа (Salvelinus leucomaenis)

Даже в 30-х годах можно было наблюдать мощные заходы кеты. Тому иллюстрация — короткая заметка в «Тихоокеанской звезде» за 2 октября 1934 г.: «Отдел рабочего снабжения «Дальсельмаша» для рабочих завода, желающих заняться рыбной ловлей, выделил две сетки и лодки. Индивидуальное рыболовство привлекло многих рабочих. Сетки постоянно используются. Многие рабочие уже обеспечили себя кетой на всю зиму… Ловля производится в Амуре против завода…»

Да я и сам хорошо помню такое же по началу 40-х годов. В середине сентября отец со мною и моим братом спокойно отгребал к Тунгуске на день-другой первого хода кеты. Был у нас небольшой бредешок, а привозили мы сотню кетин и солили их на зиму. Икры выходил пудовый бочонок. Большой нашей семье хватало этого до весеннего тепла и первой огородной зелени, а сверх того не требовалось.

Тогда только лодыри-пьянчуги кетой не запасались. Была она в достатке во всех сельских домах, и ели ее, отмоченную и сваренную, с картошкой столь же часто обыденно, как традиционные борщи, а ароматная юкола шла наравне с сухарями.

Максимальный улов летней кеты в Амуре был зафиксирован в 1912 году — 534 тысячи центнеров, и с того года уловы пошли вниз. Поголовье горбуши и осенней кеты тоже оказалось подорванным. Да к тому же пагубно сказались малоснежные, но очень морозные зимы 1911- 1914 годов, в результате чего многие нерестовые горные реки промерзали до дна вместе с икрой лососей. А их ловили, перелавливали, долавливали…

В первые же годы Советской власти на Дальнем Востоке на лов кеты, симы и горбуши был введен временный запрет, но из-за очень слабой охраны водоемов был он во многом формальным: в притоках Амура, особенно на нерестилищах, ее брали сколько кому хотелось, А надо особо подчеркнуть, что наиболее губительно для проходных лососей истребление рыб именно на нерестилищах.

А потом были нужды трудного военного времени… После войны пошли мощные железные заездки, катера и моторные лодки, капроновые невода и сети. Но входило в Амур лососевых гораздо меньше, чем ожидалось, ибо трудно им было пробиться через громадные сети и бесконечные крючковые снасти, выставляемые еще в море иностранными рыболовецкими судами поперек извечных миграционных дорог этой рыбы.

Стада горбуши и летней кеты к началу 50-х годов были так опустошены, что вот уже более 30 лет действует запрет на их лов, а запасы не восстанавливаются, потому что у каждого живого существа есть низший порог численности, за которым — гибель совсем рядом.

В 60-х годах в Амуре организованно ловили до 150- 200 тысяч центнеров осенней кеты, плюс еще примерно половину этого брали браконьеры незаконно. И здесь перегнули. В 1972 году ввели запрет промысла и осенней кеты. В порядке контрольного экспериментального лова за сезон теперь разрешается отлавливать всего 18-20 тысяч центнеров, но последствия переловов проходят так медленно…

Когда-то давным-давно осенняя кета поднималась по Амуру до самой Шилки и даже до Ингоды. Ну, поверить, что проходила до Шилки 2824 километра, с большим трудом можно, но чтобы одолела еще 560 до Ингоды… Нет, не укладывается в сознании. Другое дело — доплывала до Благовещенска, шла в Зею, а по Амуру поднималась еще на 100-150 километров — об этом я достоверно знаю от своих дедов и из литературы. Летняя же кета добиралась до Уссури. Мой сын в это теперь так же мало верит, как я в Ингоду.

Во времена моих дедов кета заходила в Амур десятками миллионов производителей. Каких-нибудь 40-50 лет назад здесь оставляли потомство 4-5 миллионов кетин-икрянок, теперь же — меньше миллиона и то с помощью четырех заводов.

Мало этих заводов, мало. Нужно — как на Сахалине, где их работает 23! А еще необходимо восстановить множество загубленных лесозаготовителями и приисками нерестилищ, избавить реки от лавин неочищенных сточных вод, решительнее бороться с прямым и косвенным браконьерством… Впрочем, это тема для другого разговора. Серьезного. И он касается не только кеты и горбуши.

Литература: Сергей Петрович Кучеренко «Рыбы у себя дома». Хабаровск, 1988